Посетила спектакль сегодня вечером. Это что-то потрясающее, невероятное, такое, что захватывает дух! Я впервые на таком эмоциональном спектакле. Спасибо всем актерам и всем кто трудился над этим спектаклем! Супер! Просто супер!

ПРОНУМЕРОВАН – ОТЦИФРОВАН, ВЗВЕШЕН, ОЦЕНЁН…

(«Мене, мене, текел, фарес»)

Спектакль режиссёра Данила Чащина после творческой встречи с ним в Драме стал ожидаемо интересным и интригующим. «Номер 6» поставлен в плодотворном тандеме с драматургом Юлией Поспеловой, художником Максимом Обрезковым, художником по свету Тарасом Михалевским, видеохудожником Алексеем Ермолаевым и актёрами театра Драмы по мотивам повести «Палата номер 6», в названии которой «шесть» читалась современниками А. П. Чехова как «шестой». Символика чисел в надмирной, сумеречной и абсурдистской повести и оригинальной, «эфирной» и музыкальной инсценировке нагружена выпукло и отчётливо. Шестая палата, в которой содержатся сумасшедшие, самое страшное и смрадное место в городе, где убогая больница и тюрьма равны по своему назначению. Этот унылый, «окаянный» флигель, передним фасадом обращенный к больнице, а задним к полю, напоминает дрянную избушку Бабы-Яги, деревянную домовину с ржавой крышей и нестерпимый, мучительный и кромешный ад, где больничные правила жизни устанавливаются кулаками всемогущей «шестёрки» – санитара Никиты, где всё и все – хлам и отбросы – люди и вещи – и откуда нет исхода.

Действие спектакля закольцовано: начало и финал, как дежавю. Для доктора А. Е. Рагина (Николай Осминов) нет точки возврата: его переход в больничную палату неуклонно и хронически закономерен. Он непременно должен был стать шестым в этой юдоли печали и скорби, где его встречает сидящий, как на насесте, на спинке кровати в кататонической позе больной манией преследования И. Д. Громов (Роман Чирков) – русский Гамлет и русский Дон-Кихот, которого Рагин когда-то и поместил в этот больничный флигель. Сам Рагин в интересных философских беседах с Громовым не делал особой разницы между палатой №6 и своей 6-комнатной квартирой, ибо «к чему мешать людям умирать», а страдания, с коими хотел бы покончить Громов, следует презирать.

Был ли когда-то доктор Рагин полон желаний и надежд изменить что-то в своей жизни и в своём «богоугодном заведении», где он работал главным врачом? И отговаривал ли Рагина от работы в этой захудалой больнице его отец-профессор? За Рагиным ли был готов с самоотверженным энтузиазмом следовать молодой доктор Хоботов? А может быть, это всё зыбкие сны, успокоительные мечтания, грёзы наяву? Или это на самом деле лихорадочный бред, сумбурный кошмар, скорбный обман, которые, как опухоль на шее Рагина, невозможно иссечь, удалить в этой жизни?

Чеховский Рагин и Рагин Чащина внешне не похожи друг на друга. Вместе с тем современный костюм доктора не вводит в заблуждение: подобные истории, к сожалению, актуализируются и правдоподобно выглядят и в веке XX-м, и в XXI-м. Эта почти «скучная история» развивается спиралевидно (и здесь вновь, при желании, можно увидеть нескончаемые ряды цифры «шесть»), с узнаваемыми реалиями дня сегодняшнего, с внушительным ассоциативным шлейфом.

Убеждённость в современности А. П. Чехова как нового писателя нового века подпитывается не столько выбором челябинской Драмы и молодого, но маститого режиссёра Д. Чащина, который до этой инсценировки ставил пьесы по произведениям современных авторов. Но, конечно, прежде всего, с пониманием, что Чехов, никогда не стоявший ни на одной политической платформе, всегда называвший вещи своими именами, как никто в русской литературе, которая задавала безответные «главные вопросы», сумел ответить на них в своей «истории» российской «болезни», сам расспрашивая нас о ней. Его пристальный и насмешливый, свободный и скептический, «просахалиненный» и, возможно, «кафкианский» взгляд много знающего и много видевшего врача и человека, взгляд сверху на шестую часть земли, сфокусирован на шестой палате, где собраны все социальные слои и сословия общества.

Современная интерпретация, вставшая в ряд востребованных во всём мире чеховских пьес и многочисленных инсценировок его произведений, воспринимается в репертуарном многообразии челябинских театров органично и, возможно, как часть дилогии к спектаклю НХТ «Скрипка Ротшильда». Тот же город, «хуже деревни», с гробами, лавками, собаками; больница, где никто не лечит, с похожим фельдшером, знающим больше, чем сам доктор, находящийся в отпуске. Так вот же он, тот доктор, – доктор Рагин?! «Почему?» – «Почему-то!»

Рагин в юности хотел стать священником? Но он никогда не вспоминает о Б-ге. Рагин хотел навести порядок во вверенной ему больнице, где нужно было принять (а это соответствовало врачебной норме) по 30-40 человек за полдня, а потом оперировать и т. д. – и всё это при низком провинциальном окладе. Но ему стало скучно, и он предпочёл читать отвлечённые книги, постепенно спиваясь. Вот и льётся вода, алкоголь, бьются рюмки, стаканы звучно и хрустко в мрачной и безнадёжной тьме. Прозрачен омут… Сыпятся бесконечным дождём листы бумаги, как ненаписанные научные труды, шарики, как лекарственные формы, так и не дошедшие до больных… А где Вишнёвый сад, где сады, которые так любил сажать сам Чехов? Их нет, одни жалкие сухие кустики… («И бездна нам обнажена / С своими страхами и мглами…»)

Вообще картины, представленные в пьесе подвижно, объемно, кричаще, даны как бы в технике 3D, что изначально подчёркивается голосами актёров, звучащими в невидимые микрофоны (а это не сразу осознаёшь) кинематографически, не театрально. Сладковатый запах ладана появляется и преследует-запоминается до конца 2-го действия. Чёрно-белая графика с яркими чёткими цветовыми пятнами запечатлевается в сознании как ощутимый и осязаемый зрительный ряд. Разноплановая галерея декораций просматривается как некий сценический код. Подобрать к этим многозначительным шифрам ключ не всегда просто: у Чехова каждая деталь как сфокусированная Вселенная, как многогранный алмаз, как те алмазы, которые было обещано увидеть на небе («Дядя Ваня»). А алмаз оказался в «футляре». Рагин, как человек-улитка (цифра 6 напоминает и улитку), прячет сначала лицо в книги, как в футляр. А потом смертельно и безвозвратно погружается в футляр полностью. А футляр – палата (вот насмешка!) номер шестой! А без футляра и человека нет!

Перерождается не только Рагин, но и Е. Ф. Хоботов, считавший Рагина идеалом служения (таким он дан в сценической версии). Фамилия «Хоботов» – «говорящая»: она от слов «хапать», «хватать». Вот Хоботов и «скушает» своего предшественника, который, похоже, сошёл с ума. Повесился ли Громов, как Актёр в пьесе М. Горького «На дне»? («Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой!» П.- Ж. Беранже). И на этот вопрос нет ответа.

Пятеро «околпаченных» душевнобольных вечных жителей палаты №6 стали в инсценировке обладателями непростых жизненных историй: с несчастной любовью, с криминалом, с убийством, с муками совести и покаянными просьбами о прощении, как в Судный день… Все они дважды не свободны: в плену сумасшествия и за решётками палаты («Не дай мне Б-г сойти с ума»).

Толпа… Сколько этих осязаемых лиц: в квадратах, шарах, со свиными масками на головах – 666? Толпа у Чащина, как многоголовая гидра, гигантский мир характеров, полноправный герой действия («Какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего»).

Свинья, вероятно, здесь – это не только напоминание об организме, схожем с человеческим телом, а потому пригодным для пробных медицинских операций. Это ещё и нечто, ассоциирующееся с антисанитарией и грязью в больнице и в душах; со «свиньей», которую «подложили» трусливо и подло Рагину (кроме того, цифра «шесть», переданная римскими цифрами, напоминает о звуке поросячьего визга).

Толпа – это злобная чёрная очередь к Б-гу. Это близнецы-чиновники, льстецы и подобострастные соглашатели, в форменной одежде и больничных подштанниках. Это бесконечная очередь никому не нужных больных. Это равнодушная и манипулируемая масса горожан («Бойся равнодушных…»). Финал 2-го действия с обращением-цитатой из «Ваньки» звучит как притча, как письмо и слёзная мольба к Б-гу, которого забыли. И не нужно никаких философских рассуждений. Это крик души ниоткуда в никуда?!

Человек, создан Б-гом на 6-ой день творения. Люди – его потомки – в повести А. П. Чехова беззастенчиво и привычно нарушают все 10 заповедей. Может, в новой версии есть надежда: «Будем жить! Музыка играет…, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем живём, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!»?

Да, после предпремьерного показа пьесы «Номер 6» захотелось вдохнуть, как говорится, полной грудью морозный уральский воздух. Это не была паническая атака, как у Владимира Ильича. Но вот он, простой наш город, метеоритом битый, выбросами пуганный, – а живучий!

Театр – порой горькое гомеопатическое средство, порой система честных зеркал, но не школа воспитания: он никому ничего не должен. В течение всего действия на театральном занавесе, как на пиру у Валтасара, появлялись надписи, которые в Библии было дано прочитать и расшифровать лишь пророку Даниилу. В инсценировке они явственно обращены к героям, к зрителям, к городу и миру. Тот, кто предупрежден…

Благодарность Драме, организаторам показа, всем, кто строил и создавал эту парадоксальную и яркую постановку!

Замечательно, что в челябинском драматическом Театре появился новый спектакль молодого и интересного режиссёра, который может быть адресован и молодым зрителям!