Спектакль:
Три сестры
Артисты:
Наталья Катасонова, Елена Дубовицкая, Татьяна Каменева, Галина Степанова, Анастасия Аляева, Александр Бауэр, Марк Букин, Михаил Гребень, Екатерина Зенцова, Карина Исмаилова, Анна Каймашникова, Наталья Катасонова, Денис Кирш, Владислав Коченда, Антон Марьинских, Лариса Меженная, Дмитрий Олейников, Ольга Побродилина, Мария Трофимова
25 и 26 марта в Челябинском театре драмы — премьера спектакля «Три сестры». Молодой режиссер из Перми Марк Букин поставил пьесу на главной академической сцене города. Классического прочтения не ждите. «Три сестры» Букина — это артхаус в безвременье с потусторонним антуражем.
В доме Прозоровых болото. Авансцена залита водой, на поверхность выглядывают кочки, поросшие травой, в зелени покоится череп. В воде плавают жестяные миски, подносы и ковши. По углам старенькие стулья, под ними стеклянные бутылки, подносы, ретро-утварь, рассматривать которую хочется поштучно (художник-постановщик Дмитрий Разумов).
Занавес поднимается, и зрители видят дощатую сцену, поваленную опору ЛЭП и на заднем плане странный амфитеатр с тремя пустыми креслами. В этом затерянном междумирье в двадцати верстах от вокзала живут три сестры.
Актрисы говорят чеховский текст отчаянно и агрессивно. Навзрыд. Не друг другу, а сразу в зал, с разбега ломая четвертую стену. Вскакивают с мест и шлепают по болоту в резиновых сапогах — только брызги летят. Потом замирают в оцепенении, не моргая. Ирина рисует на ватмане дом черной краской — с такой ненавистью, что вот-вот разорвет бумагу.
Если Чехов горечь вводил по граммам, со всей доисторической деликатностью намекая, что сестры никогда не уедут в Москву, то в постановке Букина отчаяние — на максималках с первых сцен.
Ирина яростно кричит как замученный зверь: «Я не знаю, отчего у меня на душе так светло! Сегодня утром вспомнила! Что я именинница! И вдруг почувствовала радость! И вспомнила детство!»
Герои вопят, не переставая, и даже если все замолкают, через секунду сцену раздирает истошный вопль Маши, или Федора, или Андрея... Кричат — так как застряли в доме, застряли в рутине, в собственной жизни и не понимают, как выбраться.
Из-за глубоко личных душевных мук не слышат друг друга, чувствуют это, и крик — единственный способ донести хоть что-то. Но кому? Когда вопят все, крик становится привычным фоном.
Москва — как город, как образ, как символ — предсказуемо вызывает у сестер живой, болезненный интерес. О переезде говорят навязчиво-постоянно как о единственном способе найти наконец счастье. Каждая верит, что именно в столице обретет любовь, работу, общество, мужа, пользу, саму себя.
А в провинциальном городе даже на рояле играть не стоит. Потому что всем все равно.
Костюмы в принципе у всех — вне времени, вне эпохи. Все ходят в резиновых сапогах. Вершинин приходит знакомиться с сестрами в туфлях, но ему тут же выдают сапоги. Это вроде инициации — героя принимают в водный мир. Да, в самом начале три сестры появляются на сцене в длинных платьях, в каких мы привыкли видеть чеховских персонажей. Но уже через несколько минут их демонстративно стягивают и остаются в белых футболках и свободных черных штанах.
В платьях три сестры только сначала. Раздеваются до штанов прямо на сцене
Эти героини и герои могли жить когда угодно, и режиссер настаивает — речь о наших современниках. Нет ничего устаревшего в обстоятельствах их жизни, в вопросах, которыми они мучают себя и друг друга, в поисках пользы, смысла и счастья.
Трех сестер играют девять актрис. Задумка режиссера Марка Букина состоит в том, чтобы зрители застали героинь в разные временные отрезки: в прошлом — в образе молодых хрупких девочек, в настоящем и в будущем — когда женщины станут величественными старухами в черных одеждах.
Девочки призраками-ангелочками бегают по сцене, а дамы восседают на креслах в глубине, не шевелясь, наблюдая за происходящим. Как будто смотрят кинофильм. Или вообще из далекого потустороннего мира, из зазеркалья рассматривают странные страдания живых людей.
Или эти три сестры в черном, потому что это «траур по моей жизни»?
Понятно, что время специально растянуто до полной условности.
Во втором акте три леди в черном возьмут на себя часть реплик, будут действующими лицами параллельно с сестрами в настоящем. После первого антракта (а их два) на сцене творится чертовщина, отсылающая то к романам Кафки, то к Булгакову.
Андрей Прозоров в позе эмбриона почти плавает в воде, закрыв голову руками. Его жена Наташа (Анастасия Павлова) властным голосом вколачивает каждое слово в голову мужа. Андрей, кажется, не слышит и вообще хочет вернуться в состояние до рождения. С ним творится что-то странное, мучительное.
Три сестры в черном: актрисы Татьяна Каменева, Елена Дубовицкая, Галина Степанова
К нему стучится прислуга — 80-летняя нянька Анфиса. Будто во сне, Андрей срывает со старухи платье и видит: перед ним его двойник. В таких же штанах с подтяжками и рубашке. Только двойник говорит голосом сторожа Ферапонта и просит подписать какую-то бумажку из земской управы, где Андрей служит.
«О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен, когда я мечтал и мыслил изящно, когда настоящее и будущее мое озарялись надеждой? Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны...»— вот его монолог и лейтмотив всех этих жизней, запутавшихся в рефлексии.
В роли Андрея Дмитрий Олейников
Постановка упакована символами и кодами по самую маковку, зритель не успевает разгадывать шарады.
Звук поцелуя в макушку звучит как мерзкий писк комара. На экран проецируют гигантские портреты взрослых сестер, и на этом фоне Наташа выходит на сцену в нижнем белье. Почему под стихотворение Арсения Тарковского «Жизнь, жизнь» танцуют юные сестры?
Почему Наташе не выдали резиновых сапог и она прыгает с кочки на кочку в туфлях на каблуках? Почему ангел появляется из ниоткуда внезапно в белых резиновых сапогах и играет на саксофоне?
Почему с потолка свисают корни крупных деревьев — очень красиво и впечатляюще? Это знак вырванной из земли, обреченной, навсегда засохшей жизни?
Головоломок так много, что сюжет ускользает, смещается в шоу.
В третьем акте криков больше нет. Герои застыли на стульях и не встают с них, пока провожают солдат. Говорят негромко и обреченно, все силы уже ушли. По очереди, не спеша, друг за другом ложатся на спину поперек сцены.
К концу это уже ряд тел. Так погибших солдат складывают для опознания. Все кончено.
Финальный аккорд — на сцену выносят стол с макетом дома, будто бы кукольного. В маленьких окошках горит свет. Его смастерили по фотографиям заброшенного старого дома под Кыштымом — кадры печально транслировали во время антракта.
Три сестры — под молчаливым наблюдением своих юных и постаревших версий — хлопочут вокруг, как птицы у гнезда.
«О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного — и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!» — с легкой улыбкой на лице декламирует Ольга знакомые строки.
В первых двух актах не оставляло ощущение, что ты сидишь в зале и наблюдаешь за дракой ящериц в террариуме
Монолог звучит парадоксально спокойно и честно, диссонансом той истерической интонации, на которой та же мысль вибрировала три с лишним часа.
Спектакль получился сложный. Режиссер бесстрашно расправляется с классической пьесой авангардными приемами. Возможно, если бы не этот эпатаж — чеховский сюжет смотрелся бы невыносимо скучно, несъедобно. Мучительные, пожирающие человека рефлексии здесь нарочно увеличены. Зачем? Чтобы мы осознали их вечную бессмысленность и ничтожность?
Зритель остается с вопросами наедине. Если в этом был замысел, то он вполне удался.
