О театре

Владимир  Бортко поставил фильм по одноименной повести Булгакова в 1988 году, в разгар перестройки. Экранизация моментально стала каноном. Дело даже не в том, что фильм является фактически подстрочником, не в том, что роль профессора Преображенского сыграл гениальный Евстигнеев, а в том, что «Собачье сердце» ударило в самый нерв времени. Внезапно, с экрана Центрального телевидения можно было услышать: «да, я не люблю пролетариата». Эта смелость казалась невероятной!

Когда в конце восьмидесятых советская пропаганда посыпалась, когда миф о создании новой исторической общности – homo soveticus, человека советского – постепенно рухнул, «Собачье сердце» обнажило бесплодность попыток искусственного выведения новой породы человечества. 

Булгаковские фразы моментально ушли в народ и внедрились в бытовую речь на уровне подкорки. У нас в семье есть локальный мем, который мы часто используем, когда время ограничено и надо быстро принимать решение: «вы сию минуту хотите открыть дискуссию?». Мы даже забыли, что это реплика проф. Преображенского в ответ на слова члена домкома Вяземской.

Я плавно подвожу читателя к тому, что подстрочник Бортко как бы закрыл тему постановки «Собачьего сердца». Шлёпнул сверху фиолетовую печать «сделано!» и поставил на золотую полку рядом с остальными священными коровами, притрагиваться к которым почему-то нельзя.

Но режиссёр Дарья Догадова слишком молода для того, чтобы знать, что такое «нельзя» и кто это самое «нельзя» в отношении Булгакова придумал. В силу возраста, она лишена того бэкграунда, на который ложится подстрочник Бортко 88-го года. Иными словами, не помня советский быт, советскую пропаганду, советскую цензуру и всё вот это, она смотрит на текст «Собачьего сердца» как на, собственно, текст и заявляет право на собственное его прочтение.

Она не удаляет весь этот сатирико-политический контекст, он остаётся на уровне фарса, просто режиссёр полностью смещает фокус с политики на человека. Из-за всех известных мучений с написанием и дальнейшим запретом «Мастера и Маргариты», Булгаков быстро приобрел в кругах советской интеллигенции статус мистика и Догадова согласна смотреть на него именно так, и на «Собачье сердце» она смотрит, как на попытку Михаила Афанасьевича рассмотреть отношения в человеке божественного и животного начал. Её постановка – попытка диалога между тварью и Творцом. В чём провинность твари? В чём ответственность Творца? Есть ли ему дело до того, что он создал? Эти вопросы бесконечны.

На сцене они воплощены блестяще. Проф. Преображенский в исполнении Дениса Кирша – не добренький дедушка, похожий на старорежимного Деда Мороза. Его Преображенский – это красивый фактурный мужик без возраста, холодный вивисектор, который уродует жизнь собаке, превращая её в психически нездорового кадавра. Надо отметить рост Кирша, постав корпуса, руки, аршинные шаги, он мгновенно умеет заполнить собой пространство малой сцены и на фоне остальных действительно выглядит как диктатор, как царь горы, как главный актор, окружённый статистами.

Его антагонист – Шарик/Шариков.  Для Антона Марьинских такая работа – несомненная фортуна, эта роль позволила ему раскрыться так, как, наверное, не ожидал никто из зрителей. Ну, да, видели мы его в «Доме Бернарды Альбы» в небольшой роли Жнеца, как выразилась моя коллега: «ну, ходит он там весь такой секси-шмекси и что?». В роли Шарикова он показал все краски, которые ему подарила судьба. Он и трогательный, и беспомощный, и раздираемый страстями. Весь какой-то из мелких косточек и тонких жилок, пластичный как профессиональный мим, Антон создаёт щемящий образ пса, которого безвинно превратили в совершенно иное существо.

Шариков в трактовке Догадовой – это не забавный быдлоган с балалайкой. Это жуткий кадавр, жертва безумного Франкенштейна. В нём постоянно борются трогательный Шарик и буйный Клим Чугункин, донор органов, погибший в пьяной драке. Апофеозом этой борьбы можно считать, пожалуй, сцену домогательства Шарикова к Зине, когда он предлагает девушке научить её играть на балалайке.

Шариков начинает играть вкрадчиво и тонко, помогая Зине верно ставить пальцы на гриф. Это Шарик, ластящийся к той, что дала ему кусок краковской колбасы. Он приобнимает её, помогая её правой руке перебирать струны, но… От этой близости в нём просыпается Чугункин, он начинает с силой лупить по струнам, прижимаясь к Зине и это очень зримая, хоть и целомудренно решенная сцена попытки изнасилования. Там ещё этот фаллически торчащий балалаечный гриф, в общем, это сложно пересказать, на это нужно пойти и посмотреть.

И тут я должен отметить работу режиссёра по пластике Марии Грейф. То есть, половина моих восторженных впечатлений от спектакля – это её умение увидеть такие пластические решения, без которых «Собачье сердце» превратилось бы в разговорную постановку. Тандем Грейф-Догадова оживил спектакль, разбавляя пусть и гениальный, но длинный текст Булгакова постоянным движением. Там то Швондер с Вяземской промаршируют, то Борменталь готовит операционную, то Дарья Петровна Шарикова за шкирку волочит.

Отдельно хочется отметить удачные декорации. Минималистичные стальные панели казённого серого цвета, передвижная стойка с неприятными на вид большими рентгеновскими снимками, всё остальное – свет. Когда Шарик понимает, что его сейчас будут резать, панели раздвигаются, обнажая жутковатое операционное кресло под ослепительно-белым светом… Это действительно жуткий момент. Ничего не происходит. Просто кресло в режущем потоке света. Но это страшно.

И таких моментов в спектакле Дарьи Догадовой предостаточно. Можно ли её критиковать? А кого нельзя? Есть ли в спектакле недостатки? И на солнце есть пятна! Можно соглашаться или не соглашаться с такой трактовкой «Собачьего сердца», но, мне кажется, посмотреть её нужно обязательно. Заглянуть вглубь человека и посмотреть сколько там осталось, собственно, человеческого никогда не помешает.

Полагаю, такой смелый и красивый эксперимент на малой сцене – большая удача для нашего драмтеатра, потому что он показывает насколько большой спектр может охватить труппа: от кричащей роскоши большой сцены до интимного пространства малой, от шекспировского блокбастера “Король Лир” до камерного трогательного “Собачьего сердца”.